|
|
| ::
|
Молодые мужчины, занимаясь службою, старались в оной отличаться и досужное свое время делили с родителями и родными своими; стыдились не знать свой язык и закон прародительский; ассамблеи и французские лавки и карты не отымали времени для них драгоценного, употребляемого ими на выполнение священных обязанностей. "Вот, мой друг, -- продолжала тетушка, -- отчего устройство повсюду видимо было и отчего, согласие семейное проистекая, доставляло общее спокойствие".
Почтенный двоюродный мой дядя часто говаривал о пословицах древних русских как о памятниках живейших, описывающих нравы и обычаи наших предков, заменяющие в некоторых случаях и законы с тем большим успехом, что краткость оных и сильно выраженный в них смысл мог быть понятен для всякого и впечатлялся в памяти даже простаков: "Но, -- говорил он, -- сколь ни жалко бы было, если бы они утратились, столько же бы было унизительно, если бы в собрание древних российских пословиц без разбору поместили вкрадшиеся в несчастные времена или от побежденных россиянами народов низкие речения или пословицы, как, например: хоть не рад, да готов, как судии посудят; Бог высоко, а царь далеко. Может быть, еще таковых, выражающих подлую готовность, недоверия в твердости законов и зловредная мечта, что от Бога и от государя трудно и невозможно справедливость получить, может быть, еще таковых, говорю я, можно и должно с десяток выключить из собрания российских пословиц. Мне самому случилось, -- продолжал дядюшка мой, -- быв членом знаменитого сословия, отрещись от выбора, сделанного сотоварищами моими, по коему они хотели, чтоб я заменил умершего графа М. {Премудрая Екатерина II, когда надобно было на государственные важные места помещение делать, предписывала Сенату себе двух кандидатов представлять, чем не только польза службе достигалась, но и уважение ее к сему вышнему месту ясно видимо было.} в управлении о водоходстве вообще. Когда я им сказал, что я не имею той способности, быв совсем несведущ в гидролике, они убеждали меня тем, что доверенность очевидная ее величества ко мне и мое усердие к служению Отечеству меня преимущественно в кандидаты назначают. Тогда, и гнусную и противусмысленную пословицу вспомня, им отвечал: "Я бы желал, чтобы из памяти всех моих соотчичей истреблена была бессмысленная пословица: была б милость государева, всякого со всего станет. Это вздор, когда я чему не учился и не знаю, как бы меня монарх ни любил, я все-таки того знать не буду; почему прошу в протоколе записать, что вопреки пословице, чувствуя монаршую к себе милость, я в то же время чувствую, что, не учась геометрии и гидролике, я оных не знаю, и водоходству управления я иметь не способен". Отрекшись таким образом от того, что совесть моя мне не дозволяла на себя принять, я протокол подписал с чувством внутреннего удовольствия, что я по крайней мере не в числе тех, кои на себя принимают должности, несоразмеримые их способностям. Занимать места государственные, -- продолжал он, -- кои требуют знания и способностей, коих мы лишены, есть измена Отечеству и посрамление самому себе".
|
|
|
|
|