|
|
| ::
|
В сие время, когда я, сидя ни жив ни мертв, боялся и быть у них, и уехать, сделался шум в передней. Я обрадовался, думая, что пожар в доме избавит и слуг, и меня от муки; но дневальный, опрометью вбежав, сказал: "Гости приехали". Хозяин и хозяйка в один голос закричали: "Зажигайте восковые!". Десять человек вошли погасить две сальные и шесть восковых свеч. Каждый, желая с трепетом отличиться проворством пред господами, коих ненавидели, толкая друг друга, лишь только себе мешали и начадили всю комнату. Еще осталося три свечи незажженных, как вошла в черном одеянии женщина сухая. На сморщенном с желчию лице видны были все посты, которые она проговела за прошедшие грехи и намерена говеть за будущие. Увидя ее, превосходительный хозяин закричал на слуг: "Полно, дураки, зажигать! Разве вы не видите, что это сестрица", -- и тотчас второпях погашены и три восковые, прежде нежели засвечены были сальные; так что мы осталися в темноте пресовершенной. Слугам бы это даром не прошло, если бы дядя, наполненный историей, при погашении огня в своей комнате не вспомнил об огне в Риме, весталками хранимом. Протяжным голосом говорил он в темноте, что за такую вину весталок смертию казнили. Это его супруге безмерно понравилось, и она сказала: "Для чего ж бы не узаконить и у нас, чтобы слуг за это хотя не казнить, но по крайней мере нещадно бы сечь". Постная сестра дяди моего также на это согласна была, несмотря на то что она лишь только из церкви от вечерни приехала.
Продолжение будет впредь.
Продолжение
Картины моей родни,
или
Прошедшие святки
По внесении огня дядюшкина сестрица весьма похвалила братца, что он не любит воску жечь. "Уж ныне люди до чего дошли, -- говорила она, -- что не только равняются, да и хотят перевысить иконы. Я и им светам по разбору ставлю. Иные у меня белого и в праздник не видят, а и желтым так же таки пробавляются". -- "Так, матушка сестрица, -- сказал дядя, который любил весьма ее умеренность за то, что она его всему своему имению наследником делала; -- так, матушка сестрица, и я жечь воск почитаю за грех; но дух добр, а плоть немощна. Я человек знатный, живу в свете, ко мне люди жалуют, и как ни вертись, нельзя устоять против искушения света, в котором воск все жгут". -- "Тебе, батюшка братец, -- отвечала сестра, подтрушиваясь знатности его, -- иначе и нельзя, ты человек от нас отменный, а потому и нет греха тебе почтить себя за икону. Я говорю о нашей братьи мелочи, которые, будучи на то созданы, чтоб вам поклоняться, туда же за вами палятся". Слово "поклоняться" меня опечалило; однако вид обожательницы меня утешил, показывая мне великую разность между человеками и ею. Между тем без всякого шума отворились двери и впустили к нам, будто бы как украдкою, дяди моего, хотя дальнего, однако же, племянника, который на свой вход украдкою во всем походит. Он в сем доме, а более нигде, был безмерно хорошо принимаем, по отменной к нему склонности помянутой постной сестры. Сие заслужил он равною с нею охотою замаливать то, что вместе согрешат, а после опять нагрешить, чтоб иметь удовольствие замаливать.
|
|
|
|
|