|
|
| ::
|
С той поры, как князь привык к мысли о том, что может быть счастлив только в браке со мною, он, получив от меня разрешение поговорить об этом с моими родными, поручил князю Голицыну в первую же свою поездку в Петергоф просить моей руки у дяди и отца, уговорив их хранить сделанные предложения в тайне до возвращения его из Москвы, куда он отправился, дабы испросить у своей матери разрешения и благословения на наш брак.
Между тем однажды, еще до отъезда князя в Москву, ее величество приехала в итальянскую оперу, в свою зарешеченную ложу, которая располагалась рядом с нашей; ее сопровождали только мой дядя и г-н Шувалов, и поелику императрица намеревалась после оперы ехать ужинать к моему дяде, я осталась дома, дабы все приуготовить к приему императрицы, в то время как князь Дашков находился у нас. По своем прибытии императрица как настоящая крестная мать с большой добротой отнеслась ко мне и к моему жениху; позвав нас обоих в соседнюю комнату, она сказала, что знает о нашей тайне, и затем, похвалив князя за предупредительность по отношению к матери и сыновнее повиновение, пожелала нам всевозможного счастья, заверив при этом, что не перестанет принимать самое горячее участие в нашей судьбе; в довершение всего императрица сказала князю, что отдаст повеление фельдмаршалу графу Бутурлину28 предоставить ему полугодовой отпуск для предполагавшейся поездки. Доброта, очаровательная нежность, кои ее величество соблаговолили нам выказать, тронули меня до таковой степени, что душевное мое волнение, будучи слишком явным и сильным, могло сказаться на моем самочувствии. Императрица слегка потрепала меня по плечу, поцеловала в щеку и сказала: "Успокойтесь, дитя мое; а иначе подумают, что я вас бранила". Никогда не забуду я сию сцену, еще сильнее привязавшую меня к государыне, сердце коей было сама доброта.
Когда князь возвратился из Москвы, он представился моей семье, и только до крайности серьезная и опасная болезнь моей тетушки, супруги канцлера империи, заставила отложить нашу свадьбу до февраля, но затем возобновление горячки вновь оставило мою тетушку в постели. Вследствие сего венчание прошло без какого-либо блеска, и только в начале мая, когда вся семья успокоилась насчет здоровья моей тетки, мы смогли уехать в Москву. С этого времени для меня открылся новый мир, новое жизненное поприще, перед коим я робела тем более, что не находила в нем никакого сходства с тем, к чему привыкла. По-русски я говорила в то время изрядно плохо, а моя свекровь никакого иного языка не знала: от сего для меня возникали немалые затруднения. Родственники свекрови по большей части были людьми преклонного возраста, и хотя были они весьма снисходительны ко мне (поелику все они нежно любили моего мужа и горячо желали, чтобы он женился, ибо был последним в роду Дашковых29), однако я чувствовала, что все они желали видеть во мне москвичку, меж тем как я казалась им чужестранкой.
Я решила заняться моим родным языком и вскоре в этом весьма преуспела, получив одобрение со стороны почтенных моих родственников, по отношению к коим в течение всей их жизни я продолжала иметь нежное попечение и оказывала им всяческое уважение; они же со своей стороны платили мне верной и искренней дружбой даже по кончине моего мужа, когда наши родственные узы любому другому, коему так же, как и мне, минуло двадцать лет, могли бы показаться потерявшими всякий смысл.
|
|
|
|
|