|
|
| ::
|
На десятый вопрос: "Отчего в наш законодательный век никто в сей части не помышляет отличиться?" отвечено: "Оттого, что сие не есть дело всякого". В ответ на четырнадцатый вопрос о том: "Почему многие добиваются чинов пронырством и плутовством, чего прежде не было?" прямо замечается, что "Сей вопрос родился от свободоязычия, которого предки наши не имели". Наконец, на прямую обязанность подданного указывает смелому вопрошателю императрица и в ответе на последний вопрос: "В чем состоит наш национальный характер?" -- "В остром и скором понятии всего,-- говорит она,-- в образцовом послушании и в корени всех добродетелей, от творца человеку данных". Вообще, если мы можем удивляться в этом случае смелости Фонвизина, то тем более должны удивляться искусству государыни, с которым она умела отклонить своими ответами самые прямые вопросы и в ответах на самые щекотливые из них давать чувствовать, что они неуместны и не могут ожидать прямого решения. Только на один вопрос отвечает она прямо и решительно, не уклоняясь от сущности дела. Это пятый вопрос: "Отчего у нас тяжущиеся не печатают тяжеб своих и решений правительства?" -- Императрица говорит: "Для того, что вольных типографий до 1782 года не было". За этот ответ красноречиво и восторженно благодарит Екатерину Фонвизин в письме к ней, напечатанном в V части "Собеседника" {"Соб.", ч. V, стр. 145--148.}. "Способом печатания тяжеб и решений,-- говорит он,-- глас обиженного достигнет во все концы отечества. Многие постыдятся делать то, чего делать не страшатся. Всякое дело, содержащее в себе судьбу имения, чести и жизни гражданина, купно с решением судебным, может быть известно всей беспристрастной публике; воздастся достойная хвала праведным судиям; возгнушаются честные сердца неправдой судей бессовестных", и пр. При всем том, сколько известно, никто, кажется, у нас не воспользовался благодетельным разрешением великой монархини, и темные судейские дела, к сожалению, по-прежнему не выходят за стены судейских архивов.
Мы видели, что в самых ответах была довольно ясно высказана неуместность вопросов, что понял сам Фонвизин, когда писал потом в письме своем: "По ответам вашим вижу, что я некоторые вопросы не умел написать внятно", и потом даже несколько раз принимался оправдываться. "Я думал честно,-- говорит он,-- и имею сердце, пронзенное благодарностью и благоговением к великим деяниям всеобщий нашея благотворительницы... перо мое никогда не было и не будет смочено ни ядом лести, ни желчью злобы... Всякое ваше неудовольствие,-- заключает он,-- мною в совести моей ничем не заслуженное, если каким-нибудь образом буду иметь несчастие приметить, приму я с огорчением за твердое основание непреложного себе правила: во всю жизнь мою за перо не приниматься". Императрица уважила это письмо и заметила, что "сей поступок г. сочинителя вопросов сходствует с обычаем, достойным похвалы, православного христианина, по которому за грехом вскоре следует раскаяние и покаяние" {"Соб.
|
|
|
|
|